детство, детство, ты куда летишь?

В детстве я сначала была очень толстой девочкой,
а потом меня покормили протухшими абрикосами, и у меня случился понос.
Трехнедельный. Опустошающий. Взрывной. Непредсказуемый.
Я быстро сдулась и стала похожа на шарпея.
Резиновая, так сказать, Зина.
Суки - тогда в нашей стране еще не продавали крэмов от растяжек,
а от детского мои складки начинали блестеть и еще больше привлекали внимание.
Потом понос закончился и началась ветрянка.
Мои складки покрылись пупырышками и зеленкой.
Через три дня поcле начала болезни какая-то стерва-дерматолог сказала,
что у меня стригучий лишай и меня побрили налысо.
Сразу после этого выпало два передних молочных зуба.
Мальчишки во дворе назвали меня У@бищем и поставили мне фингал.
В этот же день к маме приехали родственники из Америки и предложили продать меня на органы.

Отрочество.
Меня лишили девственности ржавой трубой подонки из заводских казарм.

Вру, конечно, на жалость давлю.
Меня никто не хотел лишать девственности хотя я делала все,
чтобы напороться на парней из заводских казарм.
Я одевала красное белье и ходила гулять на заброшенные пустыри,
где тусовались местные маргиналы. После моего первого появления рядом с костром основная часть этих маргиналов стала глубоко верующими людьми - я сильно страдала от угревой сыпи, а помада, которой я накрасила губы, чтобы завлечь насильника, размазалась до ушей.
Пламя костра эффектно подчеркнуло мое обаяние - вожак маргиналов даже обосрался (у него потом и в психушке кличка была Срач).
Суки, зародили во мне комплекс.
Отрочество кончилось в 14 лет. Физрук напился, накрыл мне лицо тряпкой и т**хнул меня, приговаривая:
- Господи прости, говорят, это от прыщей помогает.
Не помогло.

Юность.
Я училась на маляршу, а он на монтера.
Мы встречались в коридоре, и мое сердце билось сильнее,
и сфинктер сжимался от прилива чувств. У него были богатые золотые зубы и мопед, а я была просто телкой с малярного курса.
На новогодней дискотеке я пригласила его на танец:
было темно, и он согласился. Я была на седьмом небе! Мое счастье разбилось о цветомузыку:
бл@дская лампа осветила мою вожделенную улыбку.
Он отпросился у меня в туалет и не вернулся.
Я поняла, что влюблена по уши: или он, или никто.
Никто у меня уже было, теперь мне нужен был он.
Я сидела в засаде в коридоре - он стал прогуливать лекции,
я начала дежурить в его подъезде - соседи скинулись на кодовый замок и приказали дворнику стрелять солью в девочку с жоповидным лицом.
Я стала писать ему письма - он подумал на другую бабу, и они начали встречаться.
Мое сердце было разбито. Я не могла жить без этого чувака.
Он стал смыслом моей жизни. Я готовилась к самоубийству на его свадьбе.
На весенней дискотеке все нажрались и пошли в соседний парк блевать на природу.
Через два часа мой кумир лежал в одних трусах, широко раскинув
ноги, и спал рядом с волосатой жопой однокурсника.
Его бурые яйца вывалились из несвежих семейников, над ними летал небольшой рой весенних мух.
Как он был прекрасен!

Через месяц он отравился техническим спиртом, я перевлюбилась в трудовика.
- Дуня, хочешь принять участие в спектакле?

Я чуть не сдохла от счастья прямо в кабинете физички,
которая руководила школьным театральным кружком и готовила спектакль к пятидесятилетию дня победы.
- Нам нужна мать солдата, ты как раз похожа на горестную старуху,
а из твоих прыщей мы сделаем шрамы от фашистских пыток.
Репетиция завтра.
В сцене у меня не было не единого слова: по сценарию в избу приносили мертвого солдата, а его мать (то есть я) склонялась над ним в горе.
В это время звучала тревожная музыка из аккордеона физрука,
а физичка в платье из портьеры читала стих о материнском горе.
На репетициях я влюбилась в своего сына: физичка настаивала на эмоциональном контакте, сын настаивал на смене матери. Я решила покорить его актерской игрой - по ночам я репетировала горе стоя над спящим отчимом, проснувшийся не вовремя отчим пересрал спросонья, потом нажаловался матери, что вшколе ставят спектакль о вурдалаках и поставил замок на дверь в их спальню.
Физичка отметила мои актерские успехи, солдат отметил мою мрачную решимость и стал бояться.
В день спектакля я попросила у физички разрешения усилить сцену материнским поцелуем.
Физичка умилилась и мы развили сцену поцелуя падением на грудь солдата и молчаливыми материнскими объятьями.

Сцена. Зал. Вносят сына.
Физрук начинает наяривать на аккордеоне.
Труп сына чует неладное и косится с ужасом на мать...
Сдавленный хрип "сссуки!.." тонет в аплодисментах и физичкиных стихах.

Он потом меня побил, но это его не спасло:
все равно все видели, как мертвый солдат на сцене обоссался..